17 декабря – День памяти ЛГБТ-людей, жертв политических репрессий

Статья 121 УК РСФСР, принятая 17 декабря 1933 года, вводила уголовную ответственность за добровольные сексуальные отношения между мужчинами.

Таким образом, советский режим начал политические репрессии против миллионов собственных граждан с «неправильной» сексуальной ориентацией. Однополые отношения карались лишением свободы сроком до 5 лет, а также «лечением» в психиатрических клиниках. По некоторым данным, общее число людей, пострадавших от преследований по статье 121, достигало 250 тысяч.

Известный социолог, академик РАО И.С.Кон рассказал об истории принятия репрессивной статьи в книге «Лики и маски однополой любви. Лунный свет на заре», М., 2003.

Февраль 1917 года.  Декриминализация однополых отношений

Октябрьская революция прервала естественный процесс развития гомосексуальной культуры в России. Большевики ненавидели всякую сексуальность, которая не поддавалась государственному контролю и не имела репродуктивного значения. Как и европейские левые, они ассоциировали однополую любовь с разложением гос­подствующих классов и были убеждены, что с победой пролетарской революции все «сексуальные извращения» ис­чезнут.

Инициатива отмены антигомосексуального законода­тельства после Февральской революции принадлежала не большевикам, а кадетам и анархистам. Тем не менее пос­ле Октября, с отменой старого «Уложения о наказаниях» соответствующие его статьи также утратили силу. В Уго­ловных кодексах РСФСР 1922 и 1926 годов «гомосексуализм» не упоминается (в Азербайджане, Туркмении, Узбекиста­не и Грузии соответствующие законы сохранились).

Советские медики и юристы очень гордились прогрес­сивностью своего законодательства. На Копенгагенском конгрессе Всемирной лиги сексуальных реформ (1928) оно даже ставилось в пример другим странам. В 1930 году Марк Серейский писал в Большой советской энциклопедии:

«Советское законодательство не знает так называемых пре­ступлений, направленных против нравственности. Наше законодательство, исходя из принципа защиты общества, предусматривает наказание лишь в тех случаях, когда объектом интереса гомосексуалистов становятся малолет­ние и несовершеннолетние» (1930).

Впрочем, формальная декриминализация «содомии» не означала прекращения уголовных преследований гомосексуалов под флагом борьбы с «совращением несовер­шеннолетних» и с «непристойным поведением». Осенью 1922 года, уже после опубликования нового уголовного ко­декса, в Петрограде состоялся громкий процесс над группой военных моряков, собиравшихся в частной квар­тире. В качестве эксперта обвинения выступал психиатр В.М. Бех­терев. В другом случае преследованию подверглась пара лесбиянок, одна из которых «незаконно» сменила имя с «Евгении» на «Евгения», причем они отказались подчи­ниться требованию расторгнуть свой фактический брак.

Официальная позиция советской медицины и юрис­пруденции в 1920-е годы сводилась к тому, что «гомосексуа­лизм» – не преступление, а трудноизлечимая или даже вовсе не излечимая болезнь: «Понимая неправильность развития гомосексуалиста, общество не возлагает и не мо­жет возлагать вину за нее на носителя этих особенностей…

Подчеркивая значение истоков, откуда такая аномалия растет, наше общество рядом профилактических и оздоровительных мер создает все необходимые условия к тому, чтобы жизненные столкновения гомосексуалистов были возможно безболезненнее и чтобы отчужденность, свой­ственная им, рассосалась в новом коллективе» (Серейский, 1930).

Инициатор закона – ГПУ

В 1920-х годах возможности открытого философского и художественного обсуждения этой темы, открывшиеся в начале XX века, постепенно были сведены на нет. Дальше стало еще хуже.

17 декабря 1933 года было опубликовано Постановление ВЦИК, которое 7 марта 1934 года стало за­коном, согласно которому «мужеложство» снова стало уголовным преступлением. По статье 121 Уголовного ко­декса РСФСР мужеложство каралось лишением свободы на срок до 5 лет, а в случае применения физического на­силия или его угроз, или в отношении несовершеннолет­него, или с использованием зависимого положения потер­певшего, – на срок до 8 лет.

Как показывают новейшие архивные исследования (2002), инициатором этого драконовского закона было ГПУ. Уже в сентябре 1933 года была проведена первая облава на лиц, подозреваемых в нетрадиционной сексу­альной ориентации, в результате которой арестовано 130 человек, подозревавшихся в гомосексуальных связях. В докладной записке заместителя председателя ОГПУ Генриха Ягоды Сталину сообщалось о раскрытии несколь­ких групп в Москве и Ленинграде, которые занимались «созданием сети салонов, очагов, притонов, групп и дру­гих организованных формирований педерастов с дальней­шим превращением этих объединений в прямые шпионс­кие ячейки».

В свете этого документа инаколюбящие выг­лядели не только инакомыслящими, но также шпионами и контрреволюционерами. По словам Ягоды, «актив пе­дерастов, используя кастовую замкнутость педерастичес­ких кругов в непосредственно контрреволюционных це­лях, политически разлагал разные общественные слои юношества, в частности рабочую молодежь, а также пы­тался проникнуть в армию и на флот».

На документе Сталин начертал: «Надо примерно наказать мерзавцев, а в законодательство ввести соответствую­щее руководящее постановление».

Вдохновленное этой резолюцией ОГПУ подготовило проект анти-гомосексуального закона. 13 декабря 1933 г. Ягода вновь пишет в Кремль: «Ликвидируя за последнее время объединения педера­стов в Москве и Ленинграде, ОГПУ установило: 

1. Существование салонов и притонов, где устраива­лись оргии.
2. Педерасты занимались вербовкой и развращением совершенно здоровой молодежи, красноармейцев, краснофлотцев и отдельных вузовцев. Закона, по которому можно было бы преследовать педерастов в уголовном порядке, у нас нет. Полагал бы необходимым издать соот­ветствующий закон об уголовной ответственности за педерастию».

Политбюро почти единогласно это предложение одоб­рило. С особым мнением выступил лишь Калинин, высказавшийся «против издания закона, а за осуждение во внесудебном порядке по линии ОГПУ». В общем, как выражается Путин, «мочить в сортире», но по-тихому… Тем не менее закон издали, но и мнение «всесоюзного старосты» уважили: дела гомосексуалов стали рассматриваться ОГПУ тайно и «во внесудебном порядке» как политические преступления.

Политизация гомосексуальности

Политизация гомосексуальности осуществлялась и пуб­лично. 23 мая 1934 года одновременно в «Правде» и в «Из­вестиях» была опубликована статья М. Горького «Проле­тарский гуманизм»:

«Не десятки, а сотни фактов говорят о разрушительном, разлагающем влиянии фашизма на молодежь Европы. Перечислять факты – противно, да и память отказывается загружаться грязью, которая все бо­лее усердно и обильно фабрикует буржуазия. Укажу, од­нако, что в стране, где мужественно и успешно хозяй­ствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий мо­лодежь, признан социально преступным и наказуем, а в «культурной стране» великих философов, ученых, музы­кантов он действует свободно и безнаказанно. Уже сложи­лась саркастическая поговорка: «Уничтожьте гомосексуа­лизм – фашизм исчезнет!»

Это было напечатано всего лишь за два месяца до знаменитой «ночи длинных ножей», когда по приказу Гитлера были перебиты штурмовики гомосексуала-Рема. Нацистский режим был так же нетерпим к “нетрадиционности” в частной жизни, как и большевистский.

В январе 1936 года нарком юстиции Николай Крыленко заявил, что «гомосексуализм – продукт разложения эксплуататорских классов», которые не знают, что делать. «В нашей среде, среди трудящихся, которые стоят на точке зрения нормальных отношений между полами, которые строят свое общество на здоровых принципах, нам господ­чиков такого рода не надо».

Позже советские юристы и медики говорили о «гомо­сексуализме» преимущественно как о проявлении «мораль­ного разложения буржуазии», дословно повторяя аргумен­ты германских фашистов.

В анонимной статье «Гомосексуализм» во втором из­дании Большой советской энциклопедии (1952) ссылки на биологические истоки гомосексуальности, которые раньше использовались в гуманных целях, как довод в пользу его декриминализации, полностью отвергаются:

«Происхож­дение Г. связано с социально-бытовыми условиями, у подавляющего большинства лиц, предающихся Г., эти извращения прекращаются, как только субъект попадает в благоприятную социальную обстановку… В советском обществе, с его здоровой нравственностью, Г. как поло­вое извращение считается позорным и преступным. Со­ветское уголовное законодательство предусматривает нака­зуемость Г., за исключением тех случаев, где Г. является одним из проявлений выраженного психич. расстрой­ства…. В буржуазных странах, где Г. представляет собой выражение морального разложения правящих классов, Г. фактически ненаказуем» (Гомосексуализм, 1952, с. 35).

В целом ряде судебных процессов и «чисток» советс­кого аппарата в 1934-1935 годов обвинения в шпионаже и контрреволюционном заговоре тесно переплетались с об­винениями в гомосексуальности, причем отличить пер­вичные обвинения от вторичных весьма затруднительно. Например, дело заведующего протокольной частью Нар­комата иностранных дел Д.Т. Флоринского (лето 1934 г.) позволило ГПУ «очистить» его как от скрытых гомосексуалов, так и просто от неугодных дипломатов, назначенных при Г.В. Чичерине (который сам был гомосексуалом).

«Лучше, когда изнасилованных больше..»  Пенитенциарная система

Статья 121 затрагивала судьбы не только чиновников, но и многих тысяч обычных людей. Общее число жертв ее точно неизвестно.

В 1930-1980-х годах по статье 121 УК РСФСР ежегодно осужда­лись и отправлялись в тюрьмы и лагеря около 1000 мужчин. В конце 1980-х годов их число стало уменьшаться. По данным Министерства юстиции РФ, в 1989 году в России были приговорены 538 человек, в 1990 году – 497, в 1991 году – 462, в первом полугодии 1992 года – 227 человек.

По подсчетам американского историка Дана Хили, общее число людей, пострадавших по этой статье, достигает 250 тысяч. За пятьдесят лет существования статьи число судимостей по ней составило 60 тысяч.

Советская пенитенциарная система сама продуцирова­ла гомосексуальность. Криминальная сексуальная симво­лика, язык и ритуалы тесно связаны с иерархическими отношениями власти, господства и подчи­нения, они более или менее стабильны и универсальны почти во всех закрытых мужских сообществах.

В крими­нальной среде реальное или символическое изнасилование — прежде всего средство установления или поддержания вла­стных отношений. Жертва, как бы она ни сопротивля­лась, утрачивает свое мужское достоинство и престиж, а насильник, напротив, их повышает. При «смене власти» прежние вожаки, в свою очередь, насилуются и тем са­мым необратимо упускаются в низ иерархии.

Дело не в сексуальной ориентации и даже не в отсутствии женщин, а в основанных на грубой силе социальных отношениях господства и подчинения и освящающей их знаковой сис­теме, которая навязывается всем вновь пришедшим и пе­редается из поколения в поколение. В книге Владимира Козловского (1986) приводится много документальных свидетельств такого рода.

Самые вероятные кандидаты на изнасилование – мо­лодые заключенные. При медико-социологическом исследовании 246 заключенных, имевших известные лагерной администрации гомосексуальные контакты, каждый вто­рой сказал, что был изнасилован уже в камере предвари­тельного заключения, 39 % – по дороге в колонию и 11% – в самом лагере. Большин­ство этих мужчин ранее не имели гомосексуального опы­та, но после изнасилования, сделавшего их «опущенны­ми», у них уже не было пути назад.

Ужасающее положение «опущенных» и разгул сексу­ального насилия в тюрьмах и лагерях подробно описаны в многочисленных диссидентских воспоминаниях – Андрея Амальрика, Эдуарда Кузнецова, Вадима Делоне, Леони­да Ламма и рассказах тех, кто сам сидел по 121-й статье или стал жертвой сексуального насилия в лагере (Геннадий Трифонов, Павел Масальский, Валерий Кли­мов и др.).

«В пидоры попадают не только те, кто на воле имел склонность к гомосексуализму (в самом лагере предосуди­тельна только пассивная роль), но и по самым разным по­водам. Иногда достаточно иметь миловидную внешность и слабый характер. Скажем, привели отряд в баню. Помы­лись (какое там мытье: кран один на сто человек, шаек не хватает, душ не работает), вышли в предбанник. Распоря­жающийся вор обводит всех оценивающим взглядом. Реша­ет: «Ты, ты и ты  остаетесь на уборку» – и нехорошо ус­мехается. Пареньки, на которых пал выбор, уходят назад в банное помещение. В предбанник с гоготом вваливается гурьба знатных воров. Они раздеваются и, сизо-голубые от сплошной наколки, поигрывая мускулами, проходят туда, где только что исчезли наши ребята. Отряд уводят. По­здним вечером ребята возвращаются заплаканные и кучкой забиваются в угол. К ним никто не подходит. Участь их определена» (Самойлов, 1993).

Сходная, хотя и менее жесткая система бытовала и в женских лагерях, где грубые, мужеподобные и носящие мужские имена «коблы» помыкали зависящими от них «ковырялками». Эти сексуальные роли были необратимы. Если мужчинам-уголовникам удавалось прорваться в жен­ский лагерь, высшей доблестью считалось изнасиловать «кобла», который после этого был обязан покончить са­моубийством.

Администрация тюрьмы или лагеря, даже при жела­нии, практически бессильна изменить эти отношения, предпочитая использовать их в собственных целях. Угроза «опидарасить» часто использовалась следователями и охра­ной лагерей, чтобы получить от жертвы нужные показания или завербовать ее.

Один стукач, завербованный КГБ, рассказывал, что когда он донес оперуполномоченному о совершенном или готовящемся акте изнасилования, тот сказал:

«Саша, ну какая нам разница? Для нас все одинаковы, но лучше, конечно, когда изнасилованных больше, ведь они быст­рее идут на контакт с администрацией и главное, рабо­тают, как трофейные кони, потому что им больше делать нечего, как забыться в работе и искать у нас помощи от «волков»… В общем, черт с ними, «петухами»… (1990).

Из криминальной субкультуры, которая пронизала со­бой все стороны жизни советского общества, соответству­ющие нравы распространились и в армию. «Неуставные отношения», дедовщина, тираническая власть старослу­жащих над новобранцами часто включают явные или скрытые элементы сексуального насилия. При этом ни жертвы, ни насильники не обязательно гомосексуалы, просто слабые вынуждены подчиняться более сильным, а гомосексуальный акт закрепляет эти отношения. Степень распространенности этого аспекта «неуставных отноше­ний» в разных воинских частях зависит от отношения к этому непосредственного армейского начальства.

Под колпаком у КГБ

Статья 121 дамокловым мечом нависала и над теми, кто не сидел в тюрьмах. Милиция и КГБ вели списки всех действительных и подозреваемых гомосексуалов, исполь­зуя эту информацию в целях шантажа.

Поскольку однополая любовь в любой форме была вне закона, до конца 1991 года «голубые» и лесбиянки не могли открыто встречаться с себе подобными. В больших горо­дах существовали известные места, так называемые «плешки», где собирался соответствующий контингент, однако страх разоблачения лишает такие контакты человеческого тепла и интимности и увеличивает риск заражения венерическими заболеваниями.

Ни о какой правовой защите гомосексуалов не могло быть и речи. Организованные группы хулиганов, иногда при негласной поддержке милиции, шантажировали, гра­били, избивали и даже убивали «голубых», лицемерно изображая себя защитниками нравственности и называя свои действия «ремонтом».

Поскольку гомосексуалы боя­лись сообщать о таких случаях в милицию, большая часть этих преступлений оставалась безнаказанной, а работники милиции их же самих обвиняли в том, что они явля­ются рассадниками преступности. Убийства с целью ог­рабления сплошь и рядом изображались следствием якобы свойственной гомосексуалам особой патологической рев­ности и т. д.

Статью 121 нередко использовали также для расправы с инакомыслящими, набавления лагерных сроков. Часто из этих дел явственно торчали ослиные уши КГБ. Так было, например, в начале 1980-х с известным ле­нинградским археологом Львом Клейном, процесс кото­рого с начала и до конца дирижировался местным КГБ, с грубым нарушением всех процессуальных норм.

Примене­ние закона было избирательным. Известные деятели куль­туры, если они не вступали с конфликт с властями, пользовались своего рода иммунитетом, на их «наклонно­сти» смотрели сквозь пальцы, но стоило не угодить влиятельному начальству, как закон тут же пускался в дело. Так сломали жизнь великого армянского кинорежиссера Сергея Параджанова, посадили в лагерь поэта Геннадия Трифонова, уволили с работы и лишили почетных званий главного режиссера Ленинградского театра юного зрителя Зиновия Корогодского и т. д.

Заговор молчания.  В СССР геев нет

Первая антигомосексуальная кампания в советской прессе была очень короткой. Уже в середине 1930-х годов на его счет установилось полное и абсолютное молчание. «Гомосексуализм» стал в буквальном смысле неназываемым. Заговор молчания распространялся даже на такие академические сюжеты, как фаллические культы или ан­тичный сексуальный уклад.

В сборнике русских переводов Марциала было выпущено 88 стихотворений, в основном те, где упоминалась педерастия или оральный секс. При пе­реводе арабской поэзии любовные стихи, обращенные к мальчикам, переадресовывались девушкам и т. п.

Мрачный заговор молчания еще больше усиливал пси­хологическую трагедию советских «голубых»: они не мог­ли даже выработать адекватного самосознания и понять, кто же они такие. Когда в 1970-х стали выходить пер­вые книги по сексопатологии, гомосексуализм трактовал­ся в них как опасное «половое извращение», болезнь, подлежащая лечению.

В первом и единственном в то вре­мя учебном пособии по половому просвещению для учителей, изданном тиражом в 1 миллион экземпляров, «го­мосексуализм» определялся как опасная патология и «пося­гательство на нормальный уклад в области половых отно­шений» (1982).

Эпидемия СПИДа еще больше ухудшила положение. В 1986 году зам. министра здравоохранения и глав­ный санитарный врач СССР академик медицины Н. Бургасов публично заявил:

«У нас в стране отсутствуют усло­вия для массового распространения заболевания: гомосек­суализм как тяжкое половое извращение преследуется за­коном, проводится постоянная работа по разъяснению вреда наркотиков».

Когда СПИД уже появился в СССР, руководители государственной эпидемиологической программы в своих публичных выступлениях опять-таки винили во всем гомосексуалов, представляя их носителями не только вируса приобретенного иммунодефицита, но и всякого прочего зла. Даже на страницах либерального «Огонька» первая советская жертва страшной болезни – инженер-гей, заразившийся в Африке, описывалась с отвраще­нием и осуждением.

Отмена 121-й статьи.  «Под давлением Совета Европы»

Начиная с 1987 года вопрос о том, что такое го­мосексуальность и как относиться к «голубым» – считать ли их больными, преступниками или жертвами судьбы, – стал широко обсуждаться на страницах массовой, особен­но молодежной, печати («Московский комсомолец», «Комсомольская правда», «Собеседник», «Молодой ком­мунист», «Литературная газета», «Огонек», «Аргументы и факты», «СПИД-инфо», «Юность», подростковый жур­нал «Парус», некоторые местные газеты), по радио и на телевидении.

Из журналистских очерков и опубликован­ных писем геев, лесбиянок и их родителей ря­довые советские люди впервые стали узнавать об искале­ченных судьбах, милицейском произволе, судебных реп­рессиях, сексуальном насилии в тюрьмах, лагерях, в ар­мии и о трагическом, неизбывном одиночестве людей, обреченных жить в постоянном страхе и не могущих встре­тить себе подобных. Каждая такая публикация вызывала целый поток противоречивых откликов.

Это ускорило и обсуждение проблемы декриминализа­ции гомосексуальности.

В юридических кругах она обсуждалась давно. Уже в учебнике уголовного права М. Шаргородского и П. Осипова (1973) говорилось:

«В советской юридической литературе ни разу не предпринималось по­пытки подвести прочную научную базу под уголовную от­ветственность за добровольное мужеложство, а единствен­ный довод, который обычно приводится (моральная раз­вращенность субъекта и нарушение им правил социалистической нравственности), нельзя признать состоятель­ным, так как отрицательные свойства личности не могут служить основанием для уголовной ответственности, а аморальность деяния недостаточна для объявления его преступным… Существуют серьезные сомнения в целесо­образности сохранения уголовной ответственности за не­квалифицированное мужеложство».

На мнение авторитетных ученых ник­то внимания не обратил. Такая же судьба постигла запис­ку, которую специалист в области половых преступлений профессор А. Н. Игнатов направил руководству МВД СССР в 1979 году

«Сам я безуспешно пытался опубликовать статью на эту тему в журнале «Советское государство и право» в 1982 году, – вспоминает И.С. Кон. – Вообще-то я не собирался об этом писать, понимая, что ничего, кроме неприятностей, из этого не выйдет. Но на совещании ученых-сексологов социалистических стран в Лейпциге (1981) известный сексолог из ГДР Зигфрид Шнабль неожиданно спросил: «В каких странах существует анти-гомосексуальное законодательство и чем оно мотиви­руется, и оказалось, что оно есть только в СССР (румын­ских представителей на совещании не было).

Мне было стыдно и неприятно, и по возвращении я решил, вопре­ки здравому смыслу, проинформировать начальство и спросить, что оно думает. Медики в лице Г.С. Васильченко сказали, что они пытались поднимать этот вопрос, но руководство Минздрава всегда было против. Юристы же сказали, что у них нет для постановки этого вопроса достаточных аргументов. Главный редактор журнала «Советское государство и право» профессор М.И. Пискотин предложил мне, вместо заведомо риторических вопросов, написать об этом статью.

— Но вы же ее не напечатаете!

— Не знаю, но попробуем. Во всяком случае, будет материал для обсуждения.

Я срочно изучил законодательство других стран и на­писал аргументированную статью. Ее горячо поддержали профессора-медики Е.С. Васильченко и Д.Н. Исаев, но юристы испугались и передали статью в административ­ный отдел ЦК КПСС, где сказали, что поднимать этот вопрос «несвоевременно». Тем все и закончилось…»

Процесс декриминализации гомосексуальности затя­нулся до 27 мая 1993 года, когда был опубликован подписан­ный президентом Ельциным 29 апреля 1993 года Закон о внесении изменений в Уголовный кодекс РСФСР, Уго­ловно-процессуальный кодекс РСФСР и Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, который отменил статью 121.1 и снизил максимальное наказание по статье 121.2 – с 8 до 7 лет.

Сделано это было келейно, под давлени­ем международного общественного мнения, чтобы облег­чить вступление России в Совет Европы.

В УК 1997 года особой статьи о мужеложстве нет, но статья 132 «Насиль­ственные действия сексуального характера» предусматри­вает, что «мужеложство, лесбиянство или иные действия сексуального характера с применением насилия или угро­зы его применения к потерпевшему (потерпевшей) или к другим лицам либо с использованием беспомощного по­ложения потерпевшего (потерпевшей), наказываются ли­шением свободы на срок от 3 до 6 лет».

Исчезло и фигурировавшее в разных вариантах законо­проекта «удовлетворение половой потребности в извра­щенных формах» (оральный секс). Упоминание «лесбиянства», которого не было ни в одном русском уголовном законодательстве, формально есть шаг назад, но фактически это своеобраз­ная, хотя довольно комичная, дань принципу равенства полов.

Совсем отказаться от упоминания «мужеложства» законода­тели не решились».

Источник: И.С. Кон «Лики и маски однополой любви. Лунный свет на заре», М., «Олимп», 2003. Стр 350-361.