Издательство Popcorn Books пополнило свою коллекцию квир-литературы. В продажу поступил роман Анатолия Вишневского “Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса”.
Ранее мы рассказывали о двух ярких событиях из мира российской квир-литературы – о книге Микиты Франко “Дни нашей жизни” и романе “Тот самый” ЛГБТ-писательницы Юлии Вереск. Оба произведения вышли в издательстве Popcorn Books. Сегодня мы хотим представить вашему вниманию гомоэротичный исторический роман “Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса” украино-американского писателя Анатолия Вишневского. Наши читатели могут приобрести книгу с 15%-ной скидкой в магазине издательства по промокоду PARNIPLUS.
Что говорят о новом романе обозреватели квир- и гей-литературы?
“…Отточенность слога, напоминающая о великой русской классике, не мешает читателю находить сходства с авторами иностранными – то с пахучими макабрами Патрика Зюскинда, а то и с антикварной прелестью Алана Клода Зульцера… Квир-роман, который мы давно ждали”.
“Камерный и хрупкий, как фарфоровая фигурка, роман о пути мастера, где язык возвышенного органично и без неловкости переплетается с языком телесного”.
Информация об авторе
С разрешения автора мы публикуем небольшой отрывок из романа “Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса”.
В понедельник, когда Иоганн Якоб пришел на фабрику, только светало. Он любил работать в одиночестве. Правда, там уже были подмастерья; они жили внизу и вставали затемно, чтобы к утру замесить глину. Первым делом Иоганн Якоб очистил стол от вещей Геца, потом слева от себя положил эскиз фигурки, а справа — инструменты: подпорки, штамплики, гребни, лопаточки, стеки и трубочки. Достал любимый нож: с острым узким лезвием и стертой ручкой из палисандрового дерева.
Веснушчатый мальчишка, как было велено, принес два мокрых валика каолиновой глины, и Иоганн Якоб принялся за работу. Он взял один валик и, то врезаясь в глубину, то выводя лезвие ближе к поверхности, твердой рукой довел нож до середины валика. Верхний слой глины отпал, открыв волнистый обрубок, в котором мастер угадал черты своего будущего творения. Поворачивая утративший форму цилиндр, он кромсал и приминал глину со всех сторон, удаляя ненужное и превращая бесформенную массу в подобие человеческого торса с шариком головы наверху. Работа шла легко: глина из-под Хорнберга, которой пользовалась Людвигсбургская фабрика, отличалась пластичностью.
Мастер придал грубое подобие телесной формы нижней части глиняного валика, и рука с ножом уверенными движениями начала снимать все более тонкие слои, оставляя за собой на поверхности мелкие детали. Одни были созданы по вдохновенному плану мастера, другие же возникали стихийно, благодаря причудам свободного скольжения ножа. Мастер, как правило, их недовольно устранял, но иногда — с улыбкой — оставлял. Работал Иоганн Якоб быстро, и рыжему подмастерью, который с открытым ртом наблюдал за ним, казалось, что глина сама принимала образ, а пальцы и нож лишь помогали ей освободиться от ненужного.
Иоганн Якоб вздрогнул: он забыл вырезать Андре асу шляпу. Маленькая голова гордо сидела на длинной шее; излишков глины на ней хватало только на волнистые волосы, но никак не на шляпу-треуголку, которую он подарил парню. Отчаявшись, мастер готов был начать все заново, но тут его взгляд упал на комочек глины между левой кистью и туловищем. Его было достаточно, чтобы вырезать шляпу. Откуда взялся этот спасительный кусочек? Перед глазами Иоганна Якоба возник Андреас: юноша стоял, прижимая подаренную шляпу к бедру. Мастер забыл это, а рука с ножом помнила.
«Ничего, — пообещал он своему герою, — на других фигурках будешь в шляпе!»
Движения Иоганна Якоба замедлились. Он перешел к более тонкой работе — спешка тут была ни к чему. Перед тем как провести ножом по глине, мастер уже присматривался к модели, прикидывал что-то в уме. Теперь он пошел снизу вверх: аккуратно вырезал Андреасу модные остроносые башмаки — такие парню бы понравились, — и стеком-палочкой, тонкой, как для ковыряния в зубах, выдавил на них веревочные завязки. Перешел к ногам; левую сделал гладкой, а правую надрезал под коленом. Тонкий слой глины отошел, как стружка, — мастер тут же поддел его стеком и уложил сверху на ноге. Сразу стало видно, что на юноше чулки, причем правый сполз. Спущенные чулки встречались и на мейсенских фигурках, но Кендлер просто выдавливал их в глине, что только усиливало кукольную неподвижность его созданий. Ножом и стеком Иоганн Якоб сформовал на колене тонкие полосочки-подвязки и перешел к штанам. Костяным гребнем с тонкими зубьями придал глине складки, края сгладил деревянной скалочкой-стеком. Так же, как сделал подвязки на коленях, смоделировал и пояс. Немного подумал — и под поясом соорудил гульфик.
Углубленный в работу, Иоганн Якоб не заметил, как пришли соседи-художники, как стали наведываться мастера из других комнат. Одни смотрели из-за его плеча, другие деликатно ускоряли шаг и проходили мимо, чтобы не нарушить концентрации. Но ничто не могло помешать мастеру: когда он творил, он превращался в глухаря, поющего свою песню. Несколько раз подошел Флах, поцокал языком. Цокали и другие мастера, особенно глядя, как Иоганн Якоб «спускает» своему герою чулок, — такого они еще не видели. Эта придумка пришла к Иоганну Якобу в Нидервиле, когда скользнувший по глине нож случайно надрезал ее, сняв тонкую стружку.
Комнаты наполнялись звуками и шумом, работники переговаривались, перекрикивались, смеялись; у подмастерьев постоянно что-то со стуком падало из рук, и мастера их ругали. Но все это было далеко от Иоганна Якоба — как и назойливая боль, которую не смягчала подушечка Геца; их заслонили морозное утро, рыночная площадь, улыбка Андреаса, его стройная долговязая фигура с крепкими икрами, звонкий голос и севильские апельсины — тогда еще сладкие солнечные плоды.
«Первенца, продавца апельсинов, оставлю себе. А остальные пусть торгуют яблоками», — решил Иоганн Якоб.
Мастер отложил незаконченную фигурку и взял со стола второй валик, поменьше. Он отрезал от него кружок глины толщиной с талер, раскатал деревянной скалкой и сжал пальцами в середине так, что получилась восьмерка. Потом отрезал от валика еще одну пластинку и стал отщипывать от нее маленькие кусочки, которые тут же скатывал в шарики. Когда их скопилось дюжины две, он бóльшую половину сложил горкой на левую сторону раскатанной глиняной восьмерки, а меньшую, кроме четырех-пяти шариков, — на правую сторону. Края левой части восьмерки Иоганн Якоб поднял и соединил, разгладив шов, а правой — залепил не полностью: вложил в дырочку оставшиеся кругляшки. Получилась торба; на ее поверхности угадывались маленькие круглые формы, а спереди из нее выглядывали шарики — будущие плоды. Поднял мешок за узкое место посередине — тот повис на пальцах. Поднес к статуэтке, прикинул, как ляжет на плечо Андреаса, под правую руку. Пришлось чуть сплющить переднюю часть мешка и выдвинуть вперед руку. Теперь все было в порядке. Мелочи, если надо, доработают боссиереры при сборке. Коричневые кругляшки в открытом мешке выглядели не очень аппетитно, но тут уже постарается художник, Кристиан Вильгельм. Вон он уже весь извелся от любопытства, все смотрит на руки мастера.
Иоганн Якоб встал и потянулся. Тело болело от долгого сидения, руки сводили судороги, давал знать о себе геморрой. Сейчас хорошо бы поесть, выпить стакан красного вина — и в постель: растянуться, раскинуть руки и ноги и забыться в дреме. Но работу надо закончить, пока не высохла глина. И мастер снова взялся за дело. Замелькали руки с ножом и стеками, и появилась рубашка с глубоким разрезом на груди. Иоганн Якоб представил, как будет смотреться фигурка с торбой на плече. Мешок, конечно, потянет на правую сторону. Несколько движений ножом и стеками — и рубашка сползла с правого плеча, почти полностью оголив грудь. Мастер старательно врезал и зачистил стеками грудную клетку, которая получилась широкой и выпуклой — больше мужской, чем мальчиковой. Поработал над складками на вороте, плечи же просто разгладил — на них ляжет камзол. Теперь самое важное голова.
Иоганн Якоб низко склонился над статуэткой и, казалось, застыл, будто завороженный. Однако, присмотревшись, можно было заметить, что между большим и указательным пальцами у него была зажата миниатюрная лопаточка, которой мастер бережно поглаживал овал лица Андреаса. Иоганн Якоб едва заметно нажимал, и лопаточка изменяла черты лица: удлиняла или, наоборот, округляла щеки, выделяла скулы, а потом, передумав, снова выравнивала их. Мастер долго работал над носом, пока не удовлетворился длинным и чуть утолщенным, который гармонировал с крепко сжатыми губами и округлым, не выдающимся подбородком. Глаза мастер расставил широко и врезал глубоко. В который раз нежно разгладил шею и чуть углубил на ней впадинку. Любовно поправил волосы — непокорную глиняную прядь, упавшую на неширокий покатый лоб. Потом отдалил от себя фигурку, всмотрелся профессиональным взглядом и, представив фарфор после обжига и глазурирования в его телесном цвете, мысленно раскрасил Андреасу глаза, волосы, брови и рот и добавил румянец на щеки. Сердце сладко сжалось: получилось!
