В замечательном британском сериале «Это грех» (захваченный бурной интимной жизнью героя) не сразу понимаешь, что философская проблематика фильма держится не на обаятельном Ричи, и даже не на его друзьях из гей-среды, а на центральном персонаже — его матери в блестящем исполнении Кили Хоус.
Сценарист Расселл Ти Дейвис — главный творец этого чуда, потому что «Это грех» — относится к редкому числу «социальных» картин, где философский план — не менее важен, чем политический. Просто ошарашенный зритель не сразу это замечает.
Все смысловые диалоги и выяснение экзистенциальных «последних вопросов» происходят в конце фильма — между умирающим Ричи, его матерью и подругой-Джил, которая имеет другой «женский взгляд» на проблему «этих ужасных мальчиков».
Здесь происходит не столько выяснение социальной «вины» общества и матери героя (хотя и это тоже), сколько столкновение двух «правд» (жизненных инстинктов) и двух философий.
Я бы даже не назвал эти диалоги у постели умирающего — социальной проблематикой (чего обычно ждёшь от социального кино). Это что-то гораздо более глубокое и универсальное, — независимо от стран и мест этих диалогов.
Со стыдом вспоминаю текст одной из переведённых мной ЛГБТ-рецензий, где последний рассказ Ричи о себе, его попытка объяснить себя матери (возможно, самый откровенный разговор за тридцатилетнюю жизнь) рецензент воспринимает как «хвастовство интимными победами». (Ничего более глупого заметить о последнем признании Ричи нельзя).
Сын пытается сказать, почему он не жалеет о том, что он гей, и в чём он видит ценность своей жизни.
Избавление от социального проклятия «стыда» за любовь к парням — один из самых пронзительных моментов всего фильма.
Трагизм ситуации в том, что последний разговор происходит на условиях «сильной матери», убивающей сына своей «любовью».. Умирающий отрезан от друзей, от качественной медицинской помощи в Лондоне, от своей среды, где он способен быть счастливым, — и заперт в своём «островном» прошлом, где (по воле матери) он снова стал «её ребёнком» и, умирая, вынужден слушать детские пластинки, под которые когда-то «танцевал в костюме мышонка».
Мать растворяется в прошлом, возвращая себя в «невинные» годы, когда не приходилось думать о сексуальности сына. Она «похищает» его из взрослой среды обитания, «запихивая» в детство (словно можно всё начать сначала) и тем самым изживая ощущение вины, когда она «не досмотрела»…
А Ричи вынужден дать согласие на возвращение домой, отъезд на остров, где он лишён друзей и помощи, — также ощущая груз вины за обман семьи.
По сути, он идёт на изоляцию ради комфорта матери, понимая (видимо), что поддержать иллюзию её «силы», потакая ей в этом эгоизме, — это то немногое, чем он может «искупить» вину за обман.
В момент этой материнской «иллюзии» (возвращённого детства, контроля над ситуацией, «правильного» лечения, близости с сыном, который «вырван из лап» порочных друзей) — и происходит этот философский разговор о значении любви в жизни «этих ужасных мальчиков» (как называет их мать).
Этот их последний разговор — совсем не «победах», а о человеческом достоинстве и праве на счастье. Ричи не хочет стыдиться себя, потому что он чувствует себя правым. В этом — его личность, его природа, скрывать которую — недостойно.
Он отказывается считать свой любовный любовь «греховным», настаивая на правоте. Но мать его, конечно, не слышит…
«- Насколько все в курсе? Соседи, тётя Кэт? Они знают, что со мной?
— Их это не касается.
— Я не хочу ничего скрывать…
— Твоё дело поправляться.
— В Лондоне, когда парни умирают, говорят, что у них был рак или воспаление лёгких, и никто не говорит правду…
— Может, принести тебе чаю…?
— Они лгут, а я так не хочу. И знаешь почему? Мне было так весело. Я имел всех этих парней, у меня были сотни…
— Рич, не говори так.
— Знаешь, я ведь помню каждого из них по отдельности. Его волосы, губы, как он смеялся над шутками, его спальню, лестницу, фотографии. Его лицо, когда он кончает. А потом увижу его в клубе, шесть лет спустя — и подумаю: Да, это же он… А он уже с другим и счастлив. А я подумаю: вот и отлично. Потому что они все — супер. Некоторые, правда, были козлами, но все они супер… И об этом люди забудут, — о том, как это было весело… Ты меня понимаешь?
— Нет.
— Вот поэтому я и хочу увидеться с Джилл. Позовёшь её ко мне? Прошу тебя…»
…
«Сильная мать» осталась верна себе — и сын умер в одиночестве, не простившись с друзьями, взятый в заложники силой «материнской любви».
Один из рецензентов увидел в финальном диалоге матери с Джилл — всего лишь «бестактный наезд феминистки на героиню, только что похоронившую сына». Но это значит, совершенно не понять — о чём фильм.
Пожалуй, этот разговор — главный диалог не просто двух женщин, но и двух Британий — старой и новой, чьи «ужасные мальчики» вздумали грезить о праве на счастье. Цена такого счастья — и человеческое право на него — это вечный спор с репрессивной «родиной-матерью» (который мы в России понимаем даже лучше, чем британцы).
«В вашем доме не было любви», — говорит Джилл. И это очень точно, если вспомнить, как «сильная» мать колотит мужа, пилит его за походы в паб, как «запихивает» сына в рамки социального успеха и навязывает «отношения» с Джилл.
Эта «любовь» не просто калечит, но и убивает — в физическом смысле (отрезая от мед-помощи или заставляя лгать о себе до последнего).
Слепая, «силовая», «репрессивная» материнская любовь — тоже, конечно, любовь. Но она из тех явлений, что убивает и расчеловечивает. Она заставляет лгать и после смерти, отрицая не только СПИД, но и гомосексуальность собственного сына. Эта «любовь» — форма отказа от его личности. Если хотите, форма предательства.
Мать стремится «исправить» драму — не тем, что пересматривает свои ошибки, чтобы принять сына, а пытается вернуть его в детство, в точку «рокового выбора», который она считает главной ошибкой — его, а не своей..
Именно в этом моменте — отказе признавать свою вину — мы и видим подлинную цену любви к Ричи. Мать не принимает не только его ориентацию (видя в «пороке» причину трагедии), — она не готова принимать саму его мужскую природу, желая быть её распорядителем.
Но дело не только в этом. В госпитале мать слышит самый тяжёлый упрёк – от другой женщины, которая ухаживает за сыном:
«Вы не знали, что он гей? Дорогая, позвольте сказать прямо, где были ваши глаза, когда ему было 11, 15 лет, когда каждая клеточка его организма кричала: «я гей»?
Трагедия в том, что знание о сыне не спасает ту, что упрекает. Обе несчастные женщины оказываются в итоге там, где в соседних палатах умирают их дети. Стало быть, смысл любви – не в том, чтобы вовремя «знать», а чтобы принимать – и быть на стороне своего ребенка, даже на пороге его ухода.
Джилл полностью права: «в этой семье не было любви», — как нет любви к своим «ужасным мальчикам» у родины-матери (британской или Российской — не суть важно). Убивает материнский эгоизм, желание командовать любовью и счастьем своих детей. И это не просто глупо, не-гуманно, но и смертельно для «мальчиков».
Не случайно в личном разговоре с Джилл в лондонской клинике мать признаётся в своём «ужасе» перед мужским либидо. («Ты знаешь, мальчики ужасны, они все озабочены.. И когда появляется кто-то вроде Ричи — молодой и симпатичный, — они видят в этом только возможность для разрядки..»)
Но именно в этом — роковая ошибка авторитарной любви. Она не просто воюет с природой влечения, но и претендует на право собственности, отбирая у сыновей право на счастье.
Дело совсем не в «грехе» или «сексе», а в свободе желания — фундаментальной основе люби и счастья.
Конфликт с родиной, семьёй и «взрослым миром» — один из наиболее тяжёлых для миллионов «мальчиков», когда речь идёт не просто о социализации, а о человеческом достоинстве.
Для мира матерей сексуальность — всего лишь возможность «разрядки». Отказывая детям в праве на свободный выбор сексуальности, «взрослый» мир отказывает мальчикам в их человеческой природе, а значит и в достоинстве.
Отказать им в свободе желания — означает их расчеловечить.
Костик из «Покровских ворот» сказал бы своё гениальное: «И всё-таки поверьте мне, как историку: насильно осчастливить нельзя».
Не случайно в сериале звучит та же весёлая полька: «Розамунда…, отдай мне своё сердце, не спрашивай маму сначала..»
…
«Розамунда, отдай мне свое сердце и скажи да,
Розамунда, не спрашивай маму сначала,
Розамунда, верь мне, я тоже тебе верен,
Потому что сейчас, Розамунда,
Мое сердце свободно».
…
Родина-мать, несчастная мать Ричи Тозера или «партийная дама» Маргарита Павловна (советская власть с её «материнской заботой») — участники общего (глобального) конфликта «родины» и частного человека — со своим человеческим счастьем, со своим достоинством, желанием и правом на него.
К счастью, жизнь так устроена, что «ужасные мальчики» рано или поздно побеждают — даже погибая. Просто потому, что природой (а значит, и любовью) нельзя командовать.
Александр Хоц
