Журналист Александр Дельфинов о безнаказанном насилии по отношению к тем, кто выглядит «не как все».
Не помню, кто впервые разъяснил мне, что «п******ы — не люди», «мужик не должен быть как баба» и т.п. Помню, как оглох на одно ухо за эту тему. Случилось это в Российском государственном гуманитарном университете, кажется, в 1995 году. У меня были ярко-красные волосы и серьги в ушах. «Чо ты как баба? Пойдем отойдем!» — обратился ко мне плечистый крепыш в кожаной куртке во дворе универа.
Я стоял в очередь в уличный кафетерий, кругом было полно народа, вечером у нашей панк-группы должна была быть репетиция. Я улыбнулся, мы отошли. «Ты чо, п***р?» — спросил он. Не успел я ответить, как парень нанес два резких, поставленных удара — один в правое ухо, второй в солнечное сплетение. Я упал на колени, задыхаясь. Мир исчез в круговороте искр…
…Рот раскрывался, но слов было не понять. «Ээжжааящке…» — лицо говорившего расплывалось. Я медленно встал. В голове гудело. «Эй, ты в порядке?» — глухо, как из-за стекла в звукозаписывающей студии, спрашивал меня сокурсник Тимофей. Я что-то ответил, но не узнал собственный голос. «Я все видел! — сказал Тимофей. — Эти мудаки, по-моему, с экономического. Или с юридического!» Мой боксер беззвучно хохотал с группой своих пацанов на другой стороне двора. Земля под ногами слегка качалась. «Хочешь, наших соберем?» — спросил Тимофей. Я отрицательно покачал головой, в те годы придерживаясь принципа просвещенного пацифизма. От удара я оглох. Слух восстановился только через три дня.
У нас в России принято п*****ь тех, кто тебе не по нраву. Правильные пацаны ходят в качалку, на бокс, на борьбу. Неправильные огребают по полной. Спорт интересен не сам по себе, а как способ научиться грамотно раздавать п*****й. Конечно, люди бывают разные — у многих по натуре добрые сердца, некоторые от природы умны. Если такие ребята попадают в жернова системы насилия, разлагающей постсоветскую культуру, то, возможно, удерживаются на грани здравого смысла. Но боюсь, они в меньшинстве.
Гомофобия — системообразующее понятие, мобилизует «своих». Если в сообществе удачно выделить «другого», им легче управлять. Когда мне исполнилось 16, пришлось отправиться в районный военкомат на процедуру так называемой приписки. Надо было заполнить анкету, кажется, там были вопросы типа «бывает ли у вас мочеиспускание по ночам» и что-то в таком духе, потом выдавали удостоверение. Для заполнения анкет нас завели в некое подобие классной комнаты, там были мальчишки из нескольких школ. Все галдели, рассаживаясь.
Проводивший ритуал военный, мужчина лет 50-ти с седоватым ежиком на голове, взглянул мне в глаза, когда я подошел к его столу, чтобы взять эту анкету, и громко сказал: «Что, Маша, не знаешь, куда сесть? А может, ты класс перепутала?» Все громко заржали, я не знал, куда деваться. Он повторил удачную шутку несколько раз с благодарным хихиканьем в ответ. Когда все закончилось, уже на улице, ко мне подошли трое незнакомых ребят из другой школы. «Слышь, Маша, дай рубль», — сказал один. Другие стали подталкивать меня в сторону от дороги. Но тут подрулили мои одноклассники, и все, как говорится, разрулилось.
К насилию в России привыкли. Оно воспринимается, как необходимый элемент жизни, своего рода уличная инициация. Жертва — объект насмешек. Те, кто наносят удары — лидеры сообщества. Особая тема — звериная, архаичная гомофобия, маскирующая что-то еще более древнее — коллективное желание гнать, загонять в угол, убивать. Под свист и прибауточки.
Истории тянутся одна за другой, как кровавая масса из разбитого рта. Мой друг — юный хиппи — получил сотрясение мозга и раздутую до неузнаваемости рожу, когда в 1989 году на нем отработали приемы карате два тридцатилетних на вид ублюдка, подскочивших к нам безо всяких вопросов. «Сейчас убивать тебя будем, п***р!» — рявкнул один из них. Я стоял рядом, но мне повезло — они ударили волосатого друга ногами в лицо, а меня — кулаками, и я успел увернуться. Друг упал. Пацаны убежали.
Одному коллеге выбили зубы, а потом, бездыханного, бросили в мусорный контейнер. Он вечером шел домой, пацанам не понравилась, кажется, серьга в ухе. Ох уж эти серьги. Местный житель, пришедший к контейнеру выбросить мусор, испугался, думал — труп. Вызвал ментов, те — скорую. Коллега и вправду был гомосексуал. Я хочу это четко сформулировать: любой представитель ЛГБТ, а также тот, кого произвольно назначат «п*****м» настоящие пацаны, рискует эмигрировать из России сразу на тот свет, если окажется не в то время, не в том теле.
Россия — не исключение, во многих бывших республиках СССР похожая хрень, да и другие страны есть с теми же архаическими механизмами, вырывающимися из коллективного бессознательного, например, Мексика или ЮАР. Но я не ученый-компаративист, пишущий диссертацию, а вполне традиционный русский литератор. Правда, я больше не пацифист, но по-прежнему стараюсь говорить с теми, кто считает меня «другим». Однако с годами правое ухо слышит все хуже.
