Либидо летом впадает в спячку, и временами ты готов поверить, что вступил в союз асексуалов. Дома «летним платьем» для тебя становится (в лучшем случае) полотенце вокруг бёдер, но это, скорее, дань жаре, а не эросу. «Таков мой организм», — сказал бы поэт, не любивший этой поры.
И хотя открытость рук и ног придаёт очарование парням в городе, но это не тот эрос, который берёт тебя в плен (с годами эстетики здесь всё больше, а возбуждения меньше). Ты изнываешь от жары и ничего уже не хочешь, — разве что погрузить свое либидо в стаканчик с пломбиром. (Хорошая идея, но кто потом оценит его вкус?).
В этом странном состоянии «зависшей» сексуальности, среди жары и апатии, тайна мужской эрекции покидает привычный локус обитания (где обычно она прописана), становясь предметом размышлений. О тайне сексуального влечения, кем-то нам подаренного в тёмных космических целях, думать уместно всегда .
1.
Бальзак как-то сетовал другу на случившуюся ночью поллюцию, что на пару дней лишило его творческого драйва и новых страниц рукописи. (Оргазм, как и дух, дышит где хочет). Это совсем не странно. Вдохновение — прямая родня оргазму, а сперма — чернилам автора. Членом и «стилом» мы постигаем мир, «взрывая» повседневное сознание. Не зря же возбуждение — разновидность наркотика, «лунная дорожка» к изменённому сознанию.
Кто бы ни был «автором» влечения (бог, природа, эволюция), он позаботился снабдить нас инструментом (в обоих смыслах слова) «выхода за пределы».
С философской точки зрения, выброс спермы — такой же «бросок» нашей сущности в будущее, как и текст, рисунок, образ, рифма, творческая мысль. Тайный слепок мужского «я» — в форме семени и творческого акта.
Любой художник прекрасно знает, что момент обретения образа, идеи, удачного решения — сродни оргазму. У «Эврики!» — свой яркий эротический эквивалент.
Интересно, что в одной из графических фантазий анонимного интернет-автора, Млечный путь, вселенная, созвездия — всего лишь поток божественной спермы. Кончающий Творец — красивая идея. Почему бы нет? Креатив и сексуальность — связанные вещи.
В культуре, где пространство символично, — символично также всё, что связано с пенисом и фаллосом. Авторы Серебряного века прекрасно понимали значимость для культуры — того и другого. Не только каменного символа, но и реального пениса — с его «вертикалью».
Оппозиции верха и низа в пространстве христианской «мистерии» всегда имели важное значение. Ад и рай, «духовный верх» и «телесный низ», подъём или падение.. Христианская культура, создавшая это тотальное символическое поле, должна в итоге отвечать и за «символизацию» пениса, за его эротическую вертикаль (что так увлекало творцов позапрошлого века).
«Занавешенные картинки» Кузмина в рисунках Сомова — это не совсем геевское «порно» (хотя и оно тоже), но всё-таки в целом — поиск для мужского члена культурного контекста. («Кларнетист»).
В середине прошлого века этим же займётся Роберт Мэпплторп, с тем же чёрно-белым драйвом фото-графики и «непристойной» энергетикой.
Во взгляде на мужское тело Серебряный век спешно «нагонял» то, что запрещала видеть христианская доктрина. Символизм сексуального движения..
Вектор члена — направлен вовне, из глубин мужского «эго» — в большой и внешний мир. Членом можно «познать женщину» (или мужчину) признаётся Библия. Это — инструмент познания мира или другого «я».
«Эрос познания» — излюбленная тема рубежа веков; но так или иначе, стоящий член, направленность эрекции — намного более глубокая, культурно-символическая вещь, чем та биологическая функция, которая всегда любопытна подросткам.
В животном мире член утилитарен. В телесной композиции животного (упрятанный в подбрюшье) он не находится в центре внимания. Прямохождение древнего человека всё радикально меняет. Гениталии (вместе с эрекцией) становятся визуальным центром персоны; их невозможно скрыть. Предъявленные обществу (в силу человеческой осанки) они становятся предметом рефлексии, — культурным (культовым) объектом.
«Новое место» пениса потребовало и его социального концепта. Не случайно бёдра человека занавешены (культурный жест, скрывающий природную данность). Размер и напряжённая магия члена — слишком сильный «маркер» индивида, который (тем не менее) не должен нарушать порядок социальной иерархии (поскольку вождь или шаман с маленьким «достоинством» терпит заметный ущерб).
Религия не зря ревниво относится к пенису, демонизируя, скрывая и третируя его. Потому что сексуальность мальчика и юноши — естественный соперник (конкурент) религии в мистическом освоении мира. Опыт «выхода за пределы» и «отлёта от реальности» — не просто важный мужской опыт, но и ценный актив для церкви, достойный борьбы за него.
Библия упорно воюет с «малакиями» и «онанистами» (которые «не наследуют царства небесного»), с мужским и женским «истечением», с мастурбацией Онана, — называя «истечение» «нечистым» и обещая кары за растрату семени. (Как и мистического опыта, — надо полагать).
«Вот закон о том, у кого случится излияние семени..» — говорит Левит. (15,33) «Всякая постель, на которую ляжет имеющий истечение, нечиста». «Глиняный сосуд, к которому прикоснётся имеющий истечение, должно разбить..» (15,4)
(Не отсюда ли речёвки детских считалок: «Гор-шки пере-бил»? Разбивая символические «сосуды», мальчики избавляются от «нечистоты»).
Тайна религиозной ненависти к оргазму — в борьбе за мистическую монополию.
То, что природа дарит человеку в виде естественного инструмента, творческого выхода за границы реальности (от влечения и любви — до оргазма) — пытается вырвать церковь, намеренная (вместе с государством) распоряжаться вашим подсознанием.
Подростков карают за мастурбацию, надевают (как в эпоху репрессивной медицины) на член «намордники» невинности (точней говоря, на-хуйники), пытаются свести сексуальность к минимуму, — не просто в интересах социального контроля, но и пресекая опыты «полётов», трансформации сознания — без санкции церкви.
Библеист и философ Аверинцев когда-то написал прекрасное эссе о том, почему Христос «никогда не смеялся» (во всяком случае, Библия об этом молчит). Оргастическая природа смеха — это всегда потеря рационального контроля над собой и «отлёт от реальности». (Как и оргазм). По мысли богослова, Христос не мог терять духовной власти над «полнотой» своей личности — в силу её божественной природы (поскольку момент смеха — это короткий отказ от «полноты» своего «я», его парадоксальное дробление).
Парадокс, лежащий в основе смеха, — противоречит религиозной картине мира. Иррациональный «отлёт» от творения (в виде смеха и оргазма) немыслим для Христа. Поэтому улыбка идёт ему больше, чем хохот.
Если Аверинцев прав, то богословское эссе — повод для грустных мыслей.
Герой, лишённый тайны смеха, таинства оргазма, вряд ли может в полной мере называться «сыном человеческим». Да и с мирской точки зрения, никогда не кончавший подросток (или юноша-Христос), не знающий эрекции, «истечения», взрывов оргазма, достоин абсолютного сочувствия. Что вообще он тогда знает о нас?
Возможно, ему ведомы «высшие» тайны мира, но может ли Христос, лишённый сексуальности, представлять земное человечество? (Вопрос для богословов).
2.
Эпоха Просвещения была попыткой рационализации Эроса. С точки зрения новой этики, раскрепощённый человек имел право на «естественные потребности», которые подробно упомянуты в текстах — от де Сада до Руссо.
Но Руссо, оставивший нам поразительный пример интимной прозы, рисующий картины собственных желаний, тем не менее, относится к мастурбации и сексу с религиозно-культурных позиций.
Для автора «Исповеди» это (уже) не столько грех, сколько «порок», «вредящий организму». Годами его исповедуя (в силу специфических интимных пристрастий), юный Руссо в панике бежит от случайного парня на улице, предложившего «заняться этим» вместе. «Порочный город» Лион отложился в памяти этим эпизодом.
«Мы сидели совсем близко друг к другу, и еще не достаточно стемнело, чтобы я не увидел, к какому упражнению он готовился..» Сольный секс, столь привычный автору, в то же время, неприемлем для него вне любовных отношений. «Я был подвержен тому же пороку, но это воспоминание надолго излечило меня от него».
Романтик-одиночка, мучительно пытавшийся найти баланс своей особой S/M-сексуальности с галантными стандартами века, Руссо — не столько христианин, сколько эстет. Картинка мужского оргазма, с которым он столкнулся в 16-17 лет в церковном приюте, в момент случайных домогательств (#metoo своего времени) вызывает у него эстетический шок и трепет..
«Я не представляю ничего более уродливого для стороннего наблюдателя (пишет Руссо), чем грязные движения и ужасное выражение лица, горящего самой грубой похотью. Никогда мне не доводилось видеть другого мужчину в подобном состоянии, но если все мы именно так и выглядим в минуты страсти, то женщины, должно быть, смотрят на нас слишком влюбленными глазами, раз не приходят от нас в ужас..».
Облагородить секс может только магия любви (считает автор). Сама по себе сексуальность — вещь «животного» порядка.
«…Наконец он перешел к самым возмутительным вольностям, и пытался заставить меня, завладев моей рукой, делать то же самое с ним. Я вскрикнул, вырвался и отскочил от него. Однако в последние мгновения его беснований я видел, как что-то белое и клейкое, от вида чего мне стало нехорошо, полетело к камину и шлепнулось на пол…»
Столетия прошли, а практики харассмента — ничуть не изменились.
В то же время, двойственность этой позиции автора — в откровенных ссылках на те сексуальные практики, без которых он и сам не был бы счастлив: «Кто поверил бы, что розги, полученные в возрасте восьми лет от тридцатилетней девушки, оказали решающее воздействие на мои склонности, желания и страсти до конца жизни».. «В своём нелепом эротическом исступлении и странных выходках, до которых оно меня иногда доводило, я мысленно прибегал к помощи женщин, но никогда не думал, что от них надлежит ждать совершенно не того, чего я так страстно желал»..
«Исповедь» Руссо — замечательный пример поиска баланса между Эросом и Культурой в эпоху преодоления христианского догматизма.
Сексуальность (даже нестандартная) — естественное свойство человека, важное само по себе, часть личности, независимо от семьи и продолжения рода.
Сам Руссо парадоксальным образом выступает на страницах «Исповеди» как жертва мужских «домогательств» — и одновременно как «визуальный насильник», — преследуя случайных девиц обнажённым пенисом. Он герой #metoo — одновременно в двух различных ипостасях.
Такова сложная натура человека, далёкого от сексуального «стандарта». Насильник и жертва в одном лице.
(«Мое возбуждение выросло до того, что я разжигал его самыми нелепыми выходками. Я прятался в темных аллеях и укромных уголках, откуда мог издали показываться женщинам в том виде, в каком хотел бы быть рядом с ними. То, что я открывал их взорам, являло собой нечто скорее смешное, нежели непристойное. Нелепое наслаждение, какое я получал при этом, невозможно описать»).
Несмотря на осуждение сексуальных «выходок», — эта проза становится формой нормализации сексуальности. Описание техник, фантазий и сексуальных реалий — способ изучения (пока ещё в «моральной» парадигме) сложной человеческой натуры.
3.
Традиционная галантная культура (тем не менее) обычно выражает опыт «большинства». Она охотно сообщит нам о любви — как высшей форме мистического опыта, о «слиянии двоих», о том, что «полнота» переживания бытия достигается только в паре. (С этим сложно спорить).
Серебряный век вполне поддержал эту традицию, — добавляя к традиционным парам — мужские союзы с их нестандартной любовью.
Но с приходом аналитики Нового времени в культуру (психоанализ, кстати, родом из словесности), становится понятнее сложный образ человека, чья сексуальность — может быть не только природной функцией, но и частью сложной идентичности.
«Эрос познания» — это не парный эрос, но скорее — миссия одиночки.
Эддингтон или Тьюринг — точный образ того, что имеется в виду. Прошлый век справедливо заметил, что сексуальность — не обязательно сфера семьи и репродукции, это ещё и универсальный, экзистенциальный опыт человека, постигающего мир.
Захваченный страстями и идеями Платон, мистический девственник Андерсен, «парадоксалист» Уайльд, одинокий гений Чайковский, помешанный на математике Алан Тьюринг — в общем-то, герои-одиночки. Чей уникальный и творческий мир невозможно «изолировать» от эроса. Так же, как у героев «Мечтателей» Бертолуччи невозможно отделить поиски новых границ сексуальной свободы — от политического и эстетического бунта 60-х.
Сексуальность стала частью личной и культурной идентичности человека. Без неё любой из нас «не полон». (Борьба за равноправие ЛГБТ — часть общего процесса «нормализации» Эроса).
Это — важный факт культурного значения.
Каждый из нас по-своему «художник», пытающийся сделать выход за культурные и личные «пределы» — полноценным и творческим актом, главным событием жизни. Для одних это — дети, для кого-то — тексты или образы.
Наверное, дело природы и выбора — куда парить на крыльях Эроса. В любовные туманы или творческие дали, вместе или в одиночку. Важнее другое. Мало, если инструмент (флейта, ручка или пенис) — всегда с тобой. Это не проблема; важно услышать мелодию. Чтобы она победила Время.
Alex Hotz
