Автор, живший во времена СССР описывает невидимый прайд, как тихое сопротивление. Там, где нет марша — есть маршрут. Где нет флага — свернутая газета «Советский спорт». Где нет слов — взгляды. Это не просто личная история — это документ времени.
Чтобы прислать нам ваше творчество, свяжитесь с нами через телеграм-бот @parni_plus_bot
Близко к Черноморскому побережью Северного Кавказа, меньше сотни километров от линии прибоя, отделённая от суровых морских ветров белыми сияющими ледниками на высоких горных вершинах, под южным курортным солнышком есть чудесная земля с интересным для ЛГБТ+ человека названием — Адыгея.
Некоторые воспринимают одно это слово как два — «ад» и «гея», особенно в относительной близости к местам, где геев похищали кадыровцы. Да, опасность и правда нависает над нами в Майкопе, столице маленькой красивой северокавказской республики, однако речь нынче — об иных временах, когда геям грозила пресловутая уголовная статья 121, дававшая срок лишь за сам установленный факт однополых отношений.
Тогда, впрочем, как и сейчас, прайд в Адыгее было и представить нельзя, а слово это было совсем не известно. Нашим прайдом был «променад»: им называли и поиск партнёров в парке, и маршрут этого поиска. В городке мало что скроешь, и простое появление там на досужей публике любого из нас виделось двояко: с одной стороны, «вот он вышел опять знакомиться», с другой — «ты поди докажи». Человек и раскрывался, и хранил романтичность недосказанности, те края вообще её культивируют исторически, потому что и так «по глазам видать». А те глаза видели вот что…
…Смыкались кроны над головой, и листья кустов по сторонам таили дневных цикад и сумеречных сверчков, а цветы говорили ароматами с тёплым ласковым ветерком и южным небом. Вот оно — Колесо обозрения: начнём отсюда неспеша. Здесь нужно задержаться так, чтобы со стороны наглядно понималось: парень кого-то ждёт. Девушку? — но юноша без цветов, да и вообще «это же из нашего двора, он голубой, друзей встречать пришёл». Сидит долго. Переходит туда и сюда. Допустим, в руках — газета. Как-то мужественнее, если «Советский спорт». Да и гомосексуальнее: в те наивные года простое фото спортсменов в коротких труселях и майках воспринималось острее, ибо Интернета с его откровенностями и не предполагалось, а игральные карты с «ню» водились разве что в гетеро-исполнении, фотки же с мужской наготою до сих провинций девственно не доходили.
Посидим на скамейке, скамье — дощатой, большой, с высокой спинкой, крашенной в синий цвет, как заборы. Посмотрим задумчиво на высокое вращение серебристых карусельных самолётиков. Шумят, вот почему мы сидим подальше, да и опасно: как-то раз из гудящей машины вылетел по касательной тяжеленный и наглый мотор, покатился по испуганной траве и остановился, пробив металлическую, в пояс, решётку ограждения. Кто постарше из наших, те приходят сидеть в светлых шляпах а’ля актёр Вицин, их привычные торчащие головы усердным терпением распугивают новую молодёжь — «темовскую», как говорили с неким понтом.
Ну, пора от Колеса к Зелёному театру, где бывал даже советский киноактёр Алейников, а молва приписала туда и Гагарина. Что сблизило их лица-открытки? Улыбка, предполагающая, по ассоциациям, бесконечный товарищеский стадион, спортивку, кеды, раздевалку, душ и поход в общежитие, где ночью, быть может, — но товарищески, что будущих жён и детей не исключало… Мы идём среди советских отдыхающих, которые не покупают дезодоранты, потому что прибалтийской фабрики не хватает на всю страну сталелитейных цехов и полуночных казарм, где один жаждущий дружбы солдатик уже понял, чего от него хочет сержант, и первая для него такая ночь, и зябкий рассвет, и «давай повторим по-быстрому»…
Фонтан с медведицей и её медведиками. Где их папа-медведь? Убит на фронте? Бедные они — белят их, потому похожа семейка на несчастный зефир, который в коробке-то не разделить, а уж магазинным развесом зефиры склеиваются, да под потолочным вентилятором вьются мухи, и слышен истерический звон стеклотары, где Серёжа-алкоголик, грузчик, ходит через квартал к прокурору — пить, стучать и трахаться…
Аллея продолжается, тени удлиняются, жёлтый солнечный свет желтеет ещё. Поилочка-белочка: от асфальта внизу тянется вверх крашеная в зелёный маленькая стелла-стеночка с трубой внутри, а от стеллы отрастает бледная фигурка зверька, под ней — коричневая поилка для советских людей. Фонтанчик над чашей еле писает вверх, так что многие разгоняются и чуть, мигом, как бы сосут медный отросток, торчащий вертикально вверх. Эй, товарищ, не увлекайтесь, вам ещё с настоящим предметом контачить — с живым. Если повезёт сегодня… Газету «Советский спорт» не намочите брызгами. Водными, братан, водными: других брызг для тебя нету пока, терпи, люди смотрят.
Эх, вот и Зелёный театр. Высоченные белые стены с трёх сторон, а с четвёртой — здание со сценой и кулисами. Там как-то пели мы с Санькой, а он предложил мне… но это другая история. Обойти, — а там как раз другие лавочки, и подсаживаются на них к нам полноватые дядечки — «за спорт» поговорить. Советский. И газета та же. Ты же болеешь за нашу команду «Дружба»? Жаль, проигрывают, но они лучше дружат, нежели играют. И дядечка увязывается за нами в кафе, в котором сверху крыша есть, с боков стен нет, только перила, а внутри — голубенькие пластмассовые стулья и розовенькие столы.
Кафе, конечно, называется «Лакомка»: днём оно — детское, для жлобоватых, но что-то в них есть, пап, например, с завода имени Фрунзе, мам и детей, тут продают в коричневых бутылках газировку «Буратино», её можно разлить по обкусанным гранёным стаканам, ещё есть противное фруктовое мороженое и эклеры с осами. А свечереет — и в «Лакомке» есть мы, откуда ни возьмись, и покупается пиво «Жигулёвское», а лучше — «Майкопское», пивзавод рядом, вон как гудит сквозь деревья. Местное пиво тех разливов ароматизировано водопроводом, запахом металла, трубной металлической темноты внутри, и гасить аромат можно рыбой, на ощупь древесной, и по амбре такой устойчивой, что после ею будете пахнуть вы двое, трое или сколько вас окажется, когда вы уйдёте в ночь и окажетесь «на хате»…
Теперь обратным маршрутом двинемся мимо Колеса ко спуску. Там — туалеты. Но мы не последуем стереотипу: мы окажемся в лабиринте бывших, ещё 19 века, очистных, сухих и чистых стен без дурных запахов. Есть уже люди, которые не знают исторического изначального предназначения коридоров-лабиринтов без потолка, воспринимая сооружение как то ли старые доты-дзоты, то ли аналог «графских развалин» любого пионерлагеря, где страшилки и душевые с подглядыванием, а уж плакаты со спасением на водах и спасательными манипуляциями пробуждают «на безрыбье» эрос и ритмичные шорохи руками под простынями после совсем уже «отбоя».
Выйдем оттуда, поскольку внутрь устремились нашедшие друг друга мужчины в советских, коричневых в тонкую полосочку, костюмах и с ореолом одеколона «Шипр»… Со стороны развалины поросли мхом и утопают в травах, каких-то древне-синеватых. Мы возвращаемся. По пути мы раскланяемся с очень знаменитым местным композитором-партийцем, тоже из наших: у него бывают все — и гармонисты, и танцоры, и гости автономной области…
Но мы уже слегка истрепались в машине времени, устали. Посему и кончается наш советский прайд-променад. Мы засветились по всему центру — от туалетов до обкома КПСС. Мы шли, как держащие небо атланты. Мы неистребимы. Майкоп знает нас. Менты знают нас и хотят посадить. И даже комитет комсомола знает нас: ещё бы, там такие парни с нами летом в горах, загляденье просто! Мы помним про «уголовку» — и мы отвечаем на это, как можем: не зная слова «прайд», мы гордо несём газеты «Советский спорт», сворачивая их в трубочки. В эти моменты мы чувствуем себя частью космоса и вечности, сыны СССР, нашей антисоветчины, рок-н-ролла и Адыгеи.
Александр Альфредович Адельфинский
